На рубеже второго и третьего тысячелетия по международному летоисчислению стало популярным проводить опросы и выявлять претендентов на звания «Человек тысячелетия», «Женщина тысячелетия», «Книга тысячелетия» и так далее. Если бы проводился опрос по выявлению кандидатов на звание «Пасквиль тысячелетия», я предложил бы комедию Шекспира «Венецианский купец»…
По словарному определению, пасквиль (от итальянского Pasquillo, названия торса древнеримской статуи, откопанного в 1501 году и служившего в Риме для вывешивания сатирических стихов) – это «сочинение, содержащее резкие, грубые, издевательские нападки». Именно таким представляется мне «Венецианский купец» Шекспира. Впервые я прочел эту комедию на грузинском языке, будучи учеником восьмого класса. И со всем юношеским максимализмом проникся ненавистью к Шейлоку из-за его жуткого замысла, беспощадных фраз: «Я вырежу у Антонио сердце, если он просрочит… Да, сердце, сердце! Так в векселе стоит, судья почтенный, — не так ли? Ближе к сердцу – так написано!» Из-за этого персонажа я возненавидел и собственных предков-евреев, как Джессика возненавидела своего отца Шейлока.
Да и как можно было не доверять кумиру моей юности Шекспиру, все 37 пьес которого я запоем прочитал еще школьником не грузинском языке в блестящем переводе Иване Мачабели. Просмотрел почти всю театральную шекспириану, поставленную на грузинской сцене, все кинопостановки его пьес, доступные нам в советский период, включая балет «Отелло» в постановке и исполнении Вахтанга Чабукиани. Великолепен был «Венецианский купец», поставленный Гоги Кавтарадзе на сцене Сухумского грузинского драматического театра имени Константина Гамсахурдия лет двадцать пять назад. До сих пор звучит у меня в ушах исторгаемый из затаенных глубин души монолог Шейлока (Гоги Кавтарадзе):
«…Он меня опозорил… насмехался над моими убытками, поносил мой народ… препятствовал моим делам, охлаждал моих друзей, разгорячил моих врагов, а какая у него для этого была причина? Та, что я жид. Да разве у жида нет глаз? Разве у жида нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей?.. Разве не те же лекарства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и зима, как и христианина? Если нас уколоть – разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать – разве мы не смеемся? Если нас отравить – разве мы не умираем? А если нас оскорбляют – разве не должны мы мстить?»
В такие минуты весь зрительный зал проникался чувством жалости к еврею как к человеку, к его угнетенному человеческому достоинству… Но, несмотря на высокое актерское дарование грузинского мастера сцены, вскоре сентиментальные переживания зрителей отходили на задний план, поскольку на сцене перед ними вновь стоял злодей-ростовщик, безжалостный недочеловек, убийца, замысливший вырезать сердце у честного венецианского гражданина, «царственного купца» Антонио. А сам этот отвратительный, отталкивающий художественный
образ Шейлока, начиная с конца XVI века и по сегодняшний день, во всей мировой драматургии был и остается обобщенным прототипом еврея, который в случае необходимости все, кому это нужно, время от времени оживляют.
Монологи Шейлока шекспироведы называют лучшей защитой евреев, какую только можно найти в мировой литературе. Хотя, по мнению многих западноевропейских критиков, Шекспир хотел как раз обратного: разоблачить порочность евреев.
Известно, что Шекспир при создании своих пьес широко использовал компиляцию и нередко заимствовал не только фабулу, но и целые фрагменты текстов из произведений других авторов. Так, история о жестоком ростовщике, пытавшемся вырезать, согласно условиям векселя, фунт мяса у несостоятельного должника, в соединении с необычным сватовством юноши, ради которого этот должник и занял деньги, встречается в ряде произведений XIII – XIV веков. Далеко не все эти произведения известны; в первоисточниках также не было указано, что ростовщик – еврей. Национальность и вероисповедание жестокого заимодавца впервые определилась в сборнике Джованни Фьорентино «Овечья голова» (день IV, новелла I), составленном около 1378 года. В этой новелле все происходит точно так же, как в комедии Шекспира, за исключением того, что ростовщик не подвергается какому-либо наказанию. Кроме того, Шекспир заменил мотив сонного напитка мотивом трех ларцов, заимствованным из другой истории, рассказанной в латинском сборнике новелл «Римские деяния» («Acta romanorum»), увидевшим свет также в XIII веке и изданном на английском в 1577 году.
Впрочем, фабула, использованная в новелле Фьорентино, в Англии во времена правления королевы Елизаветы была широко востребована. Судя по рассказу Госсона «Школа обманов» (1579), в театре «Бык» ставили не дошедшую до нас пьесу «Еврей». Сохранилась пьеса «Венецианский еврей» Деккера (точная дата создания неизвестна). Но в шекспироведении принято считать, что скорее можно говорить о влиянии на Шекспира пьесы его современника, английского драматурга Кристофера Марло (1564 – 1593) «Мальтийский еврей», откуда он напрямую заимствовал целые сцены и монологи.
«Мальтийский еврей» был написан в 1589 – 1590 годах, на сцене трагедия была поставлена, вероятнее всего, в 1592 году. Наиболее раннее из известных изданий датируется 1633 годом. Существует два перевода «Мальтийского еврея» на русский язык: первый принадлежит Николаю Шелгунову (1882 год), второй – Всеволоду Рождественскому (1961 год), причем перевод Шелгунова носил название «Мальтийский жид».
Сюжет трагедии не связан с каким-либо литературным источником и является оригинальным произведением. Фабула пьесы имеет историческую основу: в 1565 году турецкий флот и армия безуспешно осаждали остров Мальту, обороняемый рыцарским орденом бенедиктинцев, или иоаннитов (впоследствии – Мальтийский орден). Евреи на Мальте оказались следующим образом: часть изгнанников из Англии вначале поселились в Испании, потом некоторые из них перебрались в Константинополь, и уже оттуда в разные годы расселились по островам Средиземноморья.
Главный герой пьесы Марло, еврей Варавва (от арамейского «бар-абба», то есть «сын своего отца») имеет двух прототипов: Микеса и Давида Пасса. Оба они разбогатели и продвинулись на службе у турецкого султана Селима II. Оба были чрезвычайно состоятельными людьми, особенно Микес, который получил в управление остров Наксос и Кикладские острова, присвоил себе европейский титул герцога, подготавливая почву к тому, чтобы провозгласить себя королем Кипра. Они, как и Варавва у Марло, вели обширную торговлю в разных странах, поддерживали тайные связи с дворами Франции, Германии, Англии и, вероятно, вели двойную, а то и тройную игру.
Например, Давид Пасс, находясь на службе Оттоманской империи, информировал султана Селима II о политических тайнах европейских государств, и в то же время был связан с разведками Венецианской республики и Англии. Впрочем, в пьесе Марло ни Венеция, ни Лондон не фигурируют – проницательные современники, как читатели, так и зрители, обо всем должны были догадываться сами.
Не менее четырех держав – Испания, Португалия, Турция, Англия – боролись за расширение своей сферы влияния на средиземноморские острова, и каждая использовала евреев по своему усмотрению. Если судить по тому, что в пьесе Марло Варавва помогает рыцарскому ордену бенедиктинцев сохранить власть над островом, он, по всей видимости, поддерживает политические интриги англичан. Возможно, именно для усиления политического влияния Альбиона и было переброшено на Мальту некоторое количество евреев при помощи английских пиратов, которые несли службу под флагом королевы Елизаветы.
Согласно сюжетной канве, христиане-рыцари, правящая элита Мальты, ограбили Варавву, отняли у него всё богатство, как золото, так и недвижимость – якобы для того, чтобы выплатить дань туркам. В конце концов турки не получают ничего, а всё богатство еврея оставляют себе рыцари.
Возмущенный таким поступком христиан, Варавва переходит на сторону турок, помогает им проникнуть на остров, становится губернатором Мальты, а захваченные вельможи попадают в плен. Но затем Варавва меняет план действий, вновь переходит на сторону христиан и освобождает пленных. В конце концов, после победы над турками (с помощью Вараввы) христиане обманом заманивают его в ловушку, убивают и, сваливая всю вину на еврея, оправдываются перед пленными турками.
При такой насыщенности политическими интригами не стоит удивляться, что на совести Вараввы множество убийств, в том числе его собственной дочери. Но даже на этом фоне, согласно сюжету пьесы, монахи-рыцари Джакомо и Бернардин характеризуются с худшей стороны. Их совесть отягощена не менее, чем у еврея-ростовщика. Они даже превосходят его в своих злодеяниях: готовы отпустить неверному все грехи и принять его в свое общество за золото.
Роль Авигеи, дочери Вараввы, в этой истории в самом начале пьесы характеризуется монологом главного героя:
Возводите на трон честолюбивых христиан,
Мне ни к чему он – нет детей и внуков.
Единственная дочь мне дорога
Как Ифигения отцу…
Согласно античному мифу, царь Агамемнон перед тем, как отправиться на войну с Троей, вызвал свою дочь, чтобы принести ее в жертву Артемиде. Намекая на этот миф и четко подчеркивая, что у него нет «детей и внуков», Варавва для осуществления своих политических целей также пользуется услугами Авигеи, как и невольника Итамора. Поэтому он уверяет их обоих, что они – его наследники, что звучит и насмешливо, и лицемерно.
Этот образ дочери еврея Шекспир механически переносит в «Венецианского купца», потому-то даже несведущий в тонкостях истории создания его комедии ощущает, что Джессика выглядит скорее не как дочь, а как служанка Шейлока. Подобные казусы при переделке чужих пьес случались у Шекспира нередко.
Еще один штрих. Помогая туркам победить христиан, Варавва якобы находит путь вторжения на остров. Приведу фрагмент диалога Вараввы с Калимантом, сыном турецкого султана:
Калимант:
Вот ловко сделано! Скажи, Варавва,
Ты нам поможешь Мальтой овладеть?
Варавва:
Охотно, ибо здесь, напротив рва,
Скала пробита, чтобы дать проход
Сбегающим из города ручьям
И вообще всем загрязненным водам.
Пока ты атакуешь эти стены,
Я проведу в проход пятьсот солдат
И выйду с ними к центру городскому.
Открыть мы сможем главные ворота, и город неприступный будет ваш…
Эпизод этот имеет весьма схожий источник, как в историческом, так и в литературном плане, причем очень древний. Иудеи, угнанные в вавилонский плен Навуходоносором, решили открыть важную тайну персидскому царю Киру, который в 539 году до новой эры в течение года безуспешно осаждал город, превращенный в неприступную крепость. Взамен у Кира они просили освобождения из пленения и возвращения награбленных сокровищ в Иерусалимский Храм. Они рассказали Киру о существовании занесенных песком каналов и водоема, построенных когда-то египетскими специалистами, прибывшими в Вавилон в свите царевны Нитокрис. Кир приказал очистить каналы и отвести воды реки, преграждающей путь в город. Вскоре по осушенному руслу Евфрата персы вступили в Вавилон и овладели им.
Заимствование и переделка этой древней истории у Кристофера Марло ставит под сомнение непосредственное участие Вараввы в этой войне. Так же, как изготовление Давидом Пассом макета острова Мальта и его крепости не означает, что он лично был предводителем турок и помог им захватить остров.
Сложно, конечно, утверждать, что трагедия Вараввы представляет собой лишь вымысел Кристофера Марло. Но тот факт, что прототипы главного героя Микес и Давид Пасс умерли своей смертью, увеличивает сомнение в исторической достоверности фабулы и сюжета «Мальтийского еврея». Скорее всего, Марло выполнял определенный политический заказ, и заказчики были разочарованы: образ еврея Вараввы никак не экстраполировался на всех евреев. Возможно, именно по этой причине пьеса была отклонена и исключена из репертуара. Что, несомненно, повлияло на состояние здоровья и смерть Кристофера Марло через год после постановки пьесы в 1593 году. И в том же 1593-м в литературных кругах Лондона появилось новое имя – Уильям Шекспир. Между прочим, совпадение дат дает основание многим утверждать, что Шекспир – это всего лишь псевдоним Кристофера Марло, который продолжил свою литературную деятельность под новым именем…
Язык и верлибр (белый стих) Марло предельно реалистичен. Но его заслуга не только в том, что он совершенствовал эти ипостаси и поставил их на службу английской драматургии, но и в том, что он впервые заметил борьбу между старой и новой формациями, между феодализмом и буржуазией. Это была борьба не на жизнь, а на смерть. Рыцари-феодалы хотели сохранить свои позиции во что бы то ни стало. Королевский двор и лорды Англии, конечно, сочувствовали им, но оказывать открытую поддержку опасались, так как новые экономические отношения несли прогресс, выгоды и огромное богатство. Заметил или нет эту политическую раздвоенность правящих кругов Англии реалист Марло? Вполне вероятно, что не только заметил, а и угадал, чего от него хотели вельможи, но как истинный художник и сын своего времени не был намерен стряпать фальшивую пьесу, как затем это сделал Шекспир.
После этих событий пройдет полвека. Не станет ни королевы Елизаветы, ни поддерживающих ее лордов, ни самого Шекспира, ни следующих правителей династии Стюартов. Но идея «Венецианского купца», разоблачающая характер буржуа-ростовщика, жалкого еврея Шейлока, останется на века как символ так и не побежденных феодалов Великобритании. За эту идею, за сохранение институтов феодализма англичане позже охотно принесут в жертву даже самого Кромвеля и сберегут – пусть лишенную реальной власти – монархию, которая царствует, но не правит.
Беда еще и в том, что никто не ведает, какие режиссеры и актеры возьмутся за воплощение образа Шейлока на сцене. К тому же и среди евреев находится немало поклонников этого пасквиля века, которые охотно делятся своими мыслями об этом бессовестном ростовщике». К примеру, в московской постановке «Венецианского купца» известный режиссер и актер Михаил Козаков (который некоторое время жил в Израиле, был обласкан местным истеблишментом, а затем вернулся в Москву и при каждом удобном случае поливал грязью еврейское государство) вставил целые монологи на иврите – вероятно, для того, чтобы подчеркнуть «еврейство» отрицательного персонажа.
Но вернемся к Шекспиру. К моменту его приезда в Лондон в столице действовало несколько мощных театральных трупп, игравших в театрах «Бык», «Театр», «Куртина». А самым престижным и модным был, вероятно, театр «Глобус». В декабре 1598 года, в связи с тем, что участок земли, на котором стоял театр, был продан, деревянное здание разобрали, и хозяева восстановили его в прежнем виде на противоположной стороне Темзы, в трехстах метрах от берега. В настоящее время театр находится примерно на том же месте, но уже непосредственно на берегу реки. Собственно, это точная копия «Глобуса», восстановленная каким-то американским миллионером. Мы с супругой во время поездки в Лондон побывали там и сделали памятные фотографии. На снимках виден открытый небосвод – таким и был театр во времена Марло и Шекспира. Объявленные спектакли в обновленном «Глобусе» откладываются только в самых крайних случаях, представления идут даже под дождем или снегом…
Следует заметить, что в период, когда на сцене «Глобуса» впервые были поставлены пьесы «Мальтийский еврей» и «Венецианский купец», евреи были изгнаны из Англии и лишены права жительства, их имущество присвоили корона и церковь. Поэтому произведения, в которых подчеркивались отрицательные качества иудеев, были востребованы как английской правящей верхушкой, так и широкой публикой – они в какой-то мере служили оправданием жестокого отношения к евреям.
Обратим внимание на то, что и Антонио, и Шейлок по сути занимались одним и тем же ремеслом. Вся разница между ними лишь в том, что Антонио слывет «честнейшим купцом», а на Шейлоке горит клеймо «проклятого ростовщика». Да и лейтмотив пьесы вполне ясен: в Венеции все итальянские купцы, как и Антонио, пользуются славой кристально честных людей, зато еврейские купцы и ростовщики вроде Шейлока – вероломны и коварны.
Но ведь оба этих занятия направлены на получение максимальной прибыли. И разница только одна: купец получает ее, продавая товары, произведенные другими людьми, а ростовщик – дает собственные деньги другим людям как ссуды под процент. Возможны ли оба этих занятия с применением таких идеальных, некорыстных методов, которыми, судя по характеристике в «Венецианском купце», пользуется Антонио? А ведь ему удалось сколотить огромное состояние: он владелец трех торговых судов, движимого и недвижимого имущества, земельных угодий и прочего.
Между прочим, в пьесе мы не найдем и слова о том, каким образом Антонио смог сколотить свое состояние. Кое-что можно понять из фразы Шейлока: «…а ведь есть и земляные крысы, и водяные крысы, и сухопутные воры, и водяные воры, то есть пираты». Так что «честнейший купец», скорее всего, накопил первоначальный капитал, занимаясь морским разбоем…
Согласно источникам, новеллу Фьорентино «Овечья голова» Шекспир переделал в пьесу в период между 1594 и 1596 годами. Сохранились и материалы, с помощью которых выясняется, что именно предопределило интерес драматурга именно к этой новелле. В «Венецианском купце» содержатся указания и намеки, которые никак не могут присутствовать в новелле Фьорентино – они были связаны с процессом придворного лекаря королевы Елизаветы I, испанского еврея Родриго Лопеса и претендента на португальский престол Антонио Переса, жившего в Лондоне, по обвинению их в попытке отравления королевы.
Процесс проходил в Лондоне в мае-июне 1594 года и завершился вынесением Лопесу смертного приговора. 7 июня 1594 года приговор был приведен в исполнение – Лопеса повесили. Об этом процессе в «Венецианском купце» мы узнаем из фразы Грациано, обращенной к Шейлоку: «Твой гнусный дух жил в волке, повешенном за то, что грыз людей» (на латыни волк – lupus, отсюда и произошло испанское Лопес). Новелла Фьорентино датирована 1378 годом, так что в ней этого пассажа никак не могло быть. Следовательно, приведенная фраза написана самим Шекспиром примерно между 1594 – 1596 годами, поскольку в 1596-м «Венецианский купец» уже ставился в театрах. Откуда это известно?
Приведу примечание из собрания сочинений Шекспира на грузинском языке, выпущенном в Тбилиси в 1955 году: «…в двух письмах Френсиса Дэвисона (от 27 октября и 10 ноября 1596 года), адресованных канцлеру королевы Елизаветы Роберту Сессилю, лорду Берлу, их общий враг лорд Эссекс именуется «святым Гоббом», из чего явствует, что Дэвисон был знаком с «Венецианским купцом», который, вероятно, был сыгран на сцене незадолго до указанных дат. Это обстоятельство и лексический строй комедии позволяет предположить, что пьеса была завершена ранней осенью 1596 года».
Замечу, что в период между 1290 и 1644 годами в Англии не было ни одного не то что еврейского поселения, но и квартала, поскольку евреев из страны изгнали еще в 1244 году. Их вновь пригласили на жительство только после первой буржуазной революции (1649). Правда, во времена королевы Елизаветы в Лондоне жили евреи-иностранцы вроде упомянутого уже врача Лопеса, а также принявшие крещение представители аристократических династий английских евреев, которые, тем не менее, не пользовались доверием властей. Казнь испанского еврея Родриго Лопеса дала двору возможность компрометировать этих людей, разжигая бытовую юдофобию. О ней свидетельствуют многие очевидцы: «Гуманист Джордано Бруно, побывавший в Англии в 1584 году, рассказывал потом, что в Лондоне ни один еврей, проходя по улице, не был гарантирован от худших оскорблений и издевательств».
Вполне вероятно, что английская знать в этих целях, а также желая оправдать себя в глазах народа за вынесение столь сурового приговора на основании одних лишь подозрений, нуждалась в появлении такого спектакля, где бы шла речь о жадности, скупости, злобности, уродстве евреев, об их стремлении мучить и убивать христиан, что вызвало бы у населения ассоциации с ритуальным убийством младенцев и другими наветами.
К тому времени Шекспир, благодаря своему таланту и усердию был уже хорошо знаком с рабочим «портфелем» театра «Глобус», в котором, как уже упоминалось, хранилось драматургическое наследие, в том числе, пьеса Марло «Мальтийский еврей». И новелла Фьорентино «Овечья голова», на основе слияния сюжетов которых он и создал собственный вариант — «Венецианский купец». Эта комедия, с одной стороны, вполне удовлетворяла королевский двор, с другой – являлась целительным бальзамом для исстрадавшихся сердец еврейских аристократических фамилий, с восторгом внимавших гениальному монологу Шейлока о «человеческих правах» евреев.
Светскому обществу Лондона пьеса Шекспира понравилась. Власти были довольны – это было именно то, о чем они давным-давно мечтали. И хотя по жанру пьеса значилась комедией, для евреев она была пострашнее иной трагедии. С момента премьеры «Венецианского купца» из поколения в поколение, из эпохи в эпоху этот сюжет использовался как иллюстрация к утверждениям о ничтожности евреев, их кровожадных характерах (за что они якобы и были в свое время изгнаны из Англии), о Родриго Лопесе – волке, который пытался отравить святейшую из женщин, божественную королеву Елизавету…
За примерную службу Шекспира часто и щедро вознаграждали. Известно, что он помог своему отцу Джону официально получить дворянство (благодаря стараниям лордов Саутгемптона и Эссекса), а сам Уильям приобрел в родном Стратфорде прекрасную усадьбу.
Что же касается бесправного положения евреев и их угнетения властями и церковью, то Шекспиру это было безразлично, что он и подтверждает словами Грациано, обращенными к Шейлоку. Так что отнюдь не для защиты еврейства был написан «Венецианский купец».
Возможно, некоторые возразят: но ведь наряду с отвратительным образом Шейлока автор вывел в пьесе и портрет доброй еврейки в лице Джессики. Но это не совсем так – образ Джессики ощутимо лжив и нереален. Невозможно поверить в искренность ее слов: «Какой страшный грех стыдиться того, что я дочь своего отца!» Джессика и Шейлок, дочь и отец, в пьесе встречаются в одном-единственном коротком эпизоде, да и то эта встреча оставляет впечатление, что она не дочь, а служанка Шейлока. И разговор между ними идет не родственный, а сухо-официальный: «Вы меня звали? Что угодно?»
Это было бы смешно, когда бы не было так грустно: в длинной пьесе отец и дочь встречаются один только раз и разговаривают сухими, дежурными фразами. Не обязательно быть театроведом или критиком, чтобы почувствовать фальшь и позерство Джессики. А говоря проще – отец и дочь ни в каких ситуациях так не разговаривают.
Драматург, создавший блестящие, неповторимые образы Корделии, Офелии и Джульетты, не мог бы довольствоваться подобной неестественной патетикой Джессики. И это при том, что Шекспир по одной и той же методике переделал как «Короля Лира», «Гамлета», «Ромео и Джульетту», так и «Венецианского купца». Полагаю, что все дело в первоисточнике – пьеса унаследовала беспомощность и фальшь новеллы Фьорентино, которая почти дословно легла в основу «Венецианского купца».
У Генриха Гейне в книге «Женщины и девушки Шекспира» есть глава «Джессика», в которой он, стараясь воздержаться по ряду причин от критики «Венецианского купца», все-таки отмечает: «Этот отец, которого она покинула, ограбила, которому изменила, был не жестоким, но любящим отцом… Гнусная измена! Джессика даже действует заодно с врагами Шейлока, и когда они в Белмонте говорят про него всякие скверности, она не опускает глаз, ее губы не бледнеют, но сама она говорит про отца самое дурное…
У нее нет души, есть только ищущий приключений ум».
При этом в пьесе ничем не обоснована ненависть дочери к отцу. Для действительного осмысления ее характера предлагается несколько вариантов. Первый: Джессика ненавидит отца, потому что она любит христианина и впоследствии сама становится христианкой и тем самым превращается в юдофобку (антииудейку) – я намеренно не употребляю более поздний термин «антисемитку», поскольку, кроме евреев, существуют и другие семитские народы. Второй: Джессика ненавидит отца из-за его скупости – именно это его качество выставляется на первый план в пьесе Шекспира. Но, судя по аристократическим манерам Джессики, видно, что отец не жалел денег для светского образования дочери, и поэтому Шейлока никак нельзя назвать скупым – во всяком случае, по отношению к дочери. Третий: Джессика ненавидит отца именно из-за своего аристократического образования, и поэтому она предпочитает среду христиан.
Так или иначе, в пьесе не показано, каким образом сформировался характер Джессики, и потому трагедия Шейлока и его дочери превращается в дешевый комический фарс. Не хотелось бы касаться вопросов педагогики, но отмечу, что, вероятно, воспитание молодежи во времена Фьорентино в Италии или Шекспира в Англии идейно никак не отличалось от светского воспитания современных подростков…
Кстати, ни постановщики, ни читатели, ни зрители чаще всего не обращают внимания на то, что Шекспир не указал истинного возраста Шейлока. Что не удивительно: великий драматург-компилятор почти никогда не указывал возраста своих героев. Сколько лет было Отелло, Гамлету, леди Макбет? Об этом чаще всего остается только догадываться по второстепенным деталям. Полагаю, что причиной столь расплывчатого представления о возрасте шекспировских героев является метод работы автора: соединяя фрагменты разных, независимых друг от друга произведений, он не обращал особого внимания на правдоподобие действий героев, конкретных сцен и ситуаций. Это можно объяснить и тем, что Шекспир, вероятно. Зачастую писал в обстановке цейтнота, он торопился, чтобы выполнить выгодные заказы. И в такой ситуации было уже не до деталей.
Во всяком случае, мнение шекспироведов предельно четко выражено в комментариях к третьему тому полного собрания сочинений (Москва, «Искусство», 1958 год): «Нет никаких оснований представлять Шейлока глубоким старцем (как это обычно происходит на сцене), хотя в пьесе его дважды величают стариком (old). В те времена это выражение часто применялось и к людям, перешагнувшим за сорок. Наоборот, если мы будем рассуждать на основании то, что в пьесе ничего не сказано о его седине и других признаках старости и что Джессика, которой, наверняка, не больше пятнадцати-шестнадцати лет, его единственная дочь, вполне допустимо думать, что Шейлоку от сорока до пятидесяти лет».
Два персонажа пьесы, Саланио и Бассанио, обзывают
Шейлока «глубоким стариком», «престарелым трупом». Таким образом, ставится под сомнение, смог ли бы такой престарелый человек одним ударом ножа вырезать сердце у Антонио.
Теперь коснемся правовой основы главной сюжетной линии комедии. В третьем акте Шейлок просит Тубала, чтобы тот нанял ему адвоката: «Шейлок: Ступай, Тубал, найми мне заранее пристава, договорись с ним недели за две до срока. Я вырежу у Антонио сердце, если только он просрочит. Когда его не будет в Венеции, я буду волен делать дела, как хочу. Ступай, ступай, Тубал! Мы встретимся в нашей синагоге, ступай, добрый Тубал, встретимся в нашей синагоге, Тубал».
Все как будто происходит в рамках закона. «Видите, – может сказать удивленный читатель или зритель, – этому негодяю Шейлоку даже адвоката разрешают нанять!» Но в том то и дело, что, когда начинается процесс, пристав, который отстаивал бы интересы Шейлока, на суд не является. И это произошло в эпоху, когда Венеция славилась своим законодательством! Вот что пишут об этом шекспироведы: «Шекспир изображает Шейлока не только как нарост на теле Венеции, не только как бич ее, но и как продукт и жертву ее уклада, самого ее строя. Шекспир хорошо знал, что Венеция его времени была образцом торговой республики, все благосостояние и политическая сила которой покоилась на той «коммерческой честности», которая составляла и основу английского пуританства, уже медленно подбиравшегося в ту пору к политическому господству. Ведь если нарушить хоть раз условия векселя, законные права заимодавца, этим будет создан опасный прецедент, Венеция сразу потеряет свой внешний кредит, свою основу и мощь! Вог почему в сцене суда ни все сенаторы, ни сам дож, как им ни хотелось бы спасти Антонио, не решаются вмешаться и нарушить «священную» букву закона, так для нее важную. И Шейлок этим пользуется…» (Шекспир, ПСС, т.3, «Искусство», М.)
Меня давно мучает этот шекспировский «темный мир – скупой, злой, уродливый, с низкой душонкой, представителями которой в «Венецианском купце» выступает Шейлок со своими дружками». Но о каких, собственно, дружках идет речь?
Среди остальных действующих лиц пьесы упоминается лишь один-единственный еврей, которого зовут Тубал. В пьесе он появляется лишь однажды, и то в эпизоде. И в тексте не отмечается, что он – друг Шейлока. Напротив, из диалога Шейлока и Тубала следует, что последний не только двусмысленно насмехается над ростовщиком, но и ни во что его не ставит как глубокого старика:
«Тубал: Я говорил с несколькими матросами, спасшимися при кораблекрушении.
Шейлок: Благодарю тебя, добрый Тубал! Добрые вести! Ха-ха! Где же это? В Генуе?
Тубал: Дочь ваша истратила в Генуе, как я слышал, в один вечер восемьдесят дукатов.
Шейлок: Ты в меня вонзаешь кинжал! Не видать мне
больше никогда моего золота! Восемьдесят дукатов
зараз! Восемьдесят дукатов!»
Из монолога самого Шейлока выясняется, что с Тубалом он встречается в синагоге, и тот является всего лишь одним из его знакомых. Насколько возможен вариант, чтобы молящийся в синагоге человек стал помогать Шейлоку в изничтожении Антонио? Что же касается просьбы Шейлока о том, чтобы Тубал заранее договорился с приставом, то эту фразу Шекспир вложил в уста заимодавца как бы вскользь, понарошку, поскольку, как уже упоминалось, в финале пьесы, во время суда, никакого адвоката у Шейлока не оказалось.
И поневоле возникает чувство неудовлетворенности: ведь если бы у Шейлока был защитник, он мог бы на суде сказать нечто такое, что еврей по сравнению с Антонио показался бы почище иного святого. Речь адвоката, например, могла бы выглядеть так: «Высокий суд! Благородные дворяне Венеции! Дамы и господа! Венецианский купец Антонио – давно известный корсар. Все те непотребности, которые вы приписываете моему подзащитному, очень легко перенести на Антонио, ибо до получения высокого звания венецианского купца он был пиратом, грабителем, убийцей. Почетное звание честного купца он получил лишь после того, как его пиратский флот вошел в состав военно-морских сил Венеции, за что и получил законные торговые права…»
И поскольку «Венецианский купец» впервые был поставлен на лондонской сцене, зрители в зале могли бы вспомнить, что в то время в английском военно-морском флоте служило много таких, как Антонио. Английские купцы-пираты не отставали от венецианских. Известный английский моряк и поэт Уолтер Рейли основал в 1584 году в Америке первую английскую колонию «Вирджиния» («Девственница»), названную так в честь королевы Елизаветы. Вскоре Англия перегнала в историческом развитии Испанию и после разгрома ее «Непобедимой армады» в 1588 году стала «владычицей морей». В боях с испанцами участвовали и «пираты королевы», купцы-авантюристы Фробишер, Хоукинс и «гроза испанцев» Френсис Дрейк, которому королева присвоила рыцарское звание.
В период правления Елизаветы I Тюдор (1558 – 1603) была основана Британская империя. Английский военно-морской флот стал полным хозяином Атлантического океана. Этот успех полностью изменил функцию английских пиратов – они перешли на государственную службу и их суда вольготно несли паруса по волнам и океанам. Royal merchants – пираты королевы – грабили и уничтожали колонии Франции, Голландии, Испании, держали в постоянном страхе мирное население.
Итак, Антонио – в некотором смысле прототип и (если исходить из содержания новеллы Фьорентино) предтеча Фробишера, Хоукинса и Дрейка. То, что он находится на государственной службе, явствует из вопроса, обращенного Грациано к Соланио: «Как царственный купец, Антонио добрый…» Другими словами, более ранний термин «купец-авантюрист» сменился титулом «королевский купец», а Шекспир сменил прилагательное на еще более возвышенное «царственный». Посмел бы он сделать выпад против Royal merchants даже в завуалированном виде! Это тут же было бы расценено как клевета против королевского двора Англии.
Понимаю, что изменить мнение, как шекспироведов, так и широкой публики о «Венецианском купце» почти невозможно – с конца XVI века вокруг этой пьесы наворочено столько разных инсинуаций, что ее начали воспринимать как чуть ли не документальное произведение. Да и с самим термином «мнение» есть сложности. Невежда, к примеру, который никогда не читал Шекспира, может считать его великим драматургом и поэтом, а пьесу «Венецианский купец» – шедевром мировой литературы, написанным в защиту прав евреев. Но невежда может и не знать, что в этой пьесе рукой Шекспира написано, возможно, только несколько фраз, в том числе, уже упомянутая «Твой гнусный дух жил в волке, повешенном за то, что грыз людей». А ведь во многом благодаря таким «мнениям» из эпохи в эпоху передается молва о ничтожных евреях, об их кровожадных характерах…
(Этот очерк был опубликован в газете «Еврейский камертон от 07.12.2006 и 04.01.2007.)
(2001 год)
Очерк «Пасквиль тысячелетия» вошел в книгу Якова Папиашвили «Возродился как Феникс из своего пепла» (изд. АВС, Израиль, 2018)
იაკობ პაპიაშვილის შემოქმედება 